[Hideaki Ima]

Двойственное какое-то у меня к этому всему отношение.
С одной стороны - надо идти, присоединяться, помогать, иначе толку не будет. Не конкретно без меня, а просто.
А с другой стороны - на предложение поехать туда я скорее всего отвечу отказом. Потому что словить пулю в голову не входит в мои жизненные планы.
И здесь проблема - потому что те ребята, которые уже погибли или остались инвалидами без глаз или рук тоже не планировали для себя ничего подобного.
И стыдно как-то.
Чувствуешь себя малодушной мразью. Не самое приятное ощущение в жизни.

Comments

[Sharran]

Там уже все озверевшие. С обоих сторон. И это страшно.
И стопчут тебя. Причем не обращая внимания - за кого ты. Сейчас там будут выживать именно мужчины.

[eri;]

Я смотреть такие сюжеты без слез не могу — дело не в моей, опять-таки, сентиментальности, а в том, что смотреть, как средь бела дня (не ночью, как тогда, в первый разгон), валят с ног молоденькую девочку-журналистку и бьют ногами, я не могу. Без слез, без прикушенных губ, без стиснутых кулаков — не могу.
А внутренний, почти животный, страх никуда не девается: я понимаю, что лет через 15, я буду рассказывать своим детям, что их мама мирно сидела дома и смотрела, как бьют и убивают людей, а с другой стороны — если мы все погибнем, кто же это донесет, кто напишет об этом? Поэтому я сижу дома и молча грызу себя изнутри — уже и не зная, кем себя чувствовать. В Киеве — как в клетке. Хочется домой, к маме под бок, и чтобы не включать телевизор, и Интернет, и телефон тоже выключить, потому что все близкие уже рядом. А я рвусь на тысячу частей — и домой не могу, и здесь оставаться боюсь.
Я еду сегодня ночевать к Саше, потому что, мне кажется, там единственное место на Земле, кроме дома, где я могу забыть обо всем творящемся кошмаре.
Я очень боюсь, Саш. Чисто по— женски, когда хочется отбросить в сторону все революційні гасла и просто охранять огонь в своем очаге и близких.